Неточные совпадения
Он извинился, поцеловал ее руку, обессиленную и странно тяжелую, улыбаясь, послушал
злой свист осеннего
ветра, жалобный писк ребенка.
На дворе шумел и посвистывал, подсказывая
злые слова,
ветер, эдакий обессиленный потомок сердитых вьюг зимы.
Так, молча, он и ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость во рту и бессвязный шум
злых слов в голове, встал у окна, глядя, как
ветер обрывает листья с деревьев.
Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря на холод октябрьского дня, на
злые прыжки
ветра с крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше, — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
Казалось, что все
злые духи собрались в одно место и с воем и плачем носились по тайге друг за другом, точно они хотели разрушить порядок, данный природе, и создать снова хаос на земле. Слышались то исступленный плач и стенания, то дикий хохот и вой; вдруг на мгновение наступала тишина, и тогда можно было разобрать, что происходит поблизости. Но уже по этим перерывам было видно, что
ветер скоро станет стихать.
Ветер шевелил обои. Они шуршали тихим, зловещим шелестом, и легкие полутени скользили по их пестрым узорам. «Соглядатай прячется там, за этими обоями», — думал Передонов. «
Злые люди! — думал он, тоскуя, — недаром они наложили обои на стену так неровно, так плохо, что за них мог влезть и прятаться злодей, изворотливый, плоский и терпеливый. Ведь были и раньше такие примеры».
— Только ты не думай, что все они
злые, ой, нет, нет! Они и добрые тоже, добрых-то их ещё больше будет! Ты помни — они всех трав силу знают: и плакун-травы, и тирлич, и кочедыжника, и знают, где их взять. А травы эти — от всех болезней, они же и против нечистой силы идут — она вся во власти у них. Вот, примерно, обает тебя по
ветру недруг твой, а ведун-то потрёт тебе подмышки тирлич-травой, и сойдёт с тебя обаяние-то. Они, батюшка, много добра делают людям!
— Если молод — не легко веришь в опасность, я пытался грести, делал всё, что надо делать в воде в опасную минуту, когда этот
ветер — дыхание
злых дьяволов — любезно роет вам тысячи могил и бесплатно поет реквием.
Ветер разносил над рекой бодрый шум: пила грызла дерево, захлебываясь от
злой радости; сухо кряхтели бревна, раненные топорами; болезненно трещали доски, раскалываясь под ударами, ехидно взвизгивал рубанок.
Потом опять загремела песня. Мокрые, усталые, артельщики допивали последнюю четверть. Ивахин, потный,
злой, но все-таки еще более довольный, переправился в последний раз на нашу сторону и умчался к селу;
ветер размахивал полами его сибирки, а в обеих руках были посудины, на этот раз пустые.
Я ушел в Державинский сад, сел там на скамью у памятника поэту, чувствуя острое желание сделать что-нибудь
злое, безобразное, чтоб на меня бросилась куча людей и этим дала мне право бить их. Но, несмотря на праздничный день, в саду было пустынно и вокруг сада — ни души, только
ветер метался, гоняя сухие листья, шурша отклеившейся афишей на столбе фонаря.
Точно всех
ветром раздуло, — каждый вдруг легко отпрыгнул на свое место, сразу стало тихо, слышалось только усталое,
злое сопение да дрожали руки, схватившиеся за ложки.
Злой ноябрьский
ветер, налетая на него, трепал жидкие волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что на этом человеке нет штанов.
— Посмотрите, сосны точно прислушиваются к чему-то. Там среди них тихо-тихо. Мне иногда кажется, что лучше всего жить вот так — в тишине. Но хорошо и в грозу… ах, как хорошо! Небо чёрное, молнии
злые,
ветер воет… в это время выйти в поле, стоять там и петь — громко петь, или бежать под дождём, против
ветра. И зимой. Вы знаете, однажды во вьюгу я заблудилась и чуть не замёрзла.
Ветер веселый
И
зол, и рад.
Крутит подолы,
Прохожих ко́сит,
Рвет, мнет и носит
Большой плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию»…
И слова доносит...
Ветер злился, гудел и стонал,
Франты песню удалую пели,
Кучер громко подтягивал ей,
Кони, фыркая, вихрем летели,
Злой мороз пробирал до костей.
Были минуты, когда
ветер как будто немного стихал, но это продолжалось недолго, и как будто для того, чтобы наверстать этот отдых, буря налетала после этого с удесятеренной силой, еще
злее рвала и крутила.
Все шутки у тебя. Мне не до шуток!
Тебе забава — мне кручина
злая.
Я, точно подкошенная трава,
Без ветра-вихоря, без солнца вяну.
Все те же маленькие острые камешки рассыпались у него под ногами и точно тянули его назад, а гора была высока, обвеяна
ветром, угрюма и
зла.
И подступить близко к ведьмину жилью страшно — неравно наступишь на какую-нибудь нашептанную щепку, либо перешагнешь через заговоренную ямку, не то сухой листочек либо соломинку
ветром свеет с колдуньиной кровли — как раз
злая притка накатит на тебя».
И бабище
злое бодрит его рать,
И молвит: «Я воронов стаю
Прикликаю саксов заутра клевать,
И
ветру я вам намахаю...
Обняв трубу, сверкает по повети
Зола зелёная из розовой печи.
Кого-то нет, и тонкогубый
ветерО ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
Капля за каплей наполняется ведро; так и человек становится полон
зла, хотя бы он собирал его понемногу, если он позволяет себе сердиться на людей.
Зло возвращается на того, кто его сделал, так же как пыль, брошенная против
ветра.
Туман, довольно частый в Японском море и в Японии, казалось, надолго заключил «Коршуна» в свои влажные, нерасторжимые объятия. День близился к концу, а туман был так же страшен своей непроницаемостью, как и утром. Стоял мертвый штиль, и не было надежды на
ветер, который разогнал бы эти клубы тумана, словно
злые чары, скрывшие все от глаз моряков.
С утра дул неприятный холодный
ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как
злой волшебник, завладел природой… Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому, качались на сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.
Дни становятся короче, точно дневной свет поступает в ведение интендантского ведомства, печенки, ревматизмы и
злые жены разыгрываются, как неподмазанные двери во время сквозного
ветра.
Хозяин кончил, перечокался с девушками и вышел. Вдруг как будто
ветром колыхнуло девушек и бросило всех к столу. Александра Михайловна получила толчок в бок и посторонилась; стол скрылся за жадно наклоненными спинами и быстро двигавшимися локтями. Фокина со
злым, решительным лицом проталкивалась из толпы, держа в руках бутылку портвейна и тарелку с тремя большими кусками пирога. Гавриловна хватала бутылку с английской горькой, Манька жадно ела сардинки из большой жестянки.
— Какой
ветер вынес тебя из дома отцов твоих и занес сюда? Добрый или
злой? — спросил его великий князь.
А утром еще
злее беда накатила. Повела она Кушку на променаж, — с денщиком нипочем не шел, — трах, у самой калитки батюшка в трех шагах поперек прошелестел. Остановился, табачку из табакерки хватил, да как чертыхнется: «Экий дьявольский
ветер, половину табакерки выдул, бес его забодай!..»
Поутру была оттепель, отчего пострадал было несколько ледяной дом; но к вечеру погода разыгралась, как в веселый час расшучивается
злой и сильный человек, — то щелкала по носу градиной, то резала лицо
ветром, то хлопками слепила очи.
Ветер, будто
злой дух, рвется в башню; его завываниям вторит вой волков в ближнем кустарнике.
Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящии нам
злая, да будут пред лицем верного Ти воинства, яко прах пред лицем
ветра, и Ангел Твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут пред ногами рабов Твоих и в попрание воем нашим да будут.